Том 4. Начало конца комедии - Страница 59

Он был прав.

— В результате старший помощник и боцман вынуждены были высаживаться на кран, рискуя жизнью, Иван Иванович, — сказал я. — Как бы вы сейчас смотрели мне в глаза, если бы они пострадали?

— Думаю, вам самому пришлось бы переживать. Почему вы рисковали своими людьми, когда отвечали за все бельгийцы?

Занятно получалось! Я-то настраивался на то, что придется давить самолюбие и гордость в молодом человеке, преодолевать в себе жалость к нему, усилием своей воли придерживать его физию в луже, а получалось, что это он сажал меня в лужу и придерживал в ней, как щенка.

— Люди прыгнули, потому что они русские моряки, — сказал я.

— Значит, на вашем судне люди плохо знают устав и правила плавания на судах советского морского флота, — сказал он, и пот выступил на его лбу.

Спорить с капитаном не простая штука для штурмана, даже если это капитан чужого судна. Но у парня была воля и еще у него была непоколебимая уверенность в том, что он по всем статьям прав. Моя выдержка кончалась, мне хотелось залепить по его потной харе крылатую пощечину.

— Да вы сами-то русский человек или бельгиец, черт бы вас побрал? — заорал я.

— Между прочим, вы и вчера меня матом оскорбляли на весь бассейн. У меня свидетель — вахтенный у трапа все ваши слова слышал. А сам я русский. Но не хочу, чтобы мои люди вкалывали за всех бельгийцев на свете. Во имя так называемой «морской дружбы», а на самом деле по безграмотности и серости.

— Да не ваши или мои, а НАШИ люди! — заорал я, раздражаясь сейчас больше всего на отстраненно-молчаливое присутствие Додонова, который, по моим представлениям, давным-давно должен был брать дело в свои руки.

— Насколько я понимаю, Иван Иванович, — наконец отворил пасть капитан «Чернигорода», — вы не стали мне ничего докладывать, так как посчитали происшедшее слишком незначительным делом?

— Так точно, Владимир Дмитриевич.

— А скажите, Иван Иванович, чистовой судовой журнал за вашу вахту уже заполнен?

— Да.

— Там упоминается происшедшее?

— Нет.

— Это ошибка, Иван Иванович. В случае неприятностей у «Обнинска» ваша запись должна была бы фигурировать в суде и помочь общей нашей стороне.

— Да, здесь я протабанил! — радостно согласился детина на эти мелочи.

Додонов медленно поднялся с кресла и глубоко наклонил голову в мою сторону.

— Я приношу вам глубочайшие извинения за все происшедшее, — сказал он. — Я уверяю вас, что, если бы сегодня повторилась подобная ситуация, я сам поспешил бы на причал и своими руками принял ваши концы, я принял бы ваши концы голыми руками и тащил бы их зубами. Прошу передать вашему старшему помощнику и боцману мой глубокий поклон! — Он еще ниже склонил белую голову и простоял так секунд десять в полном молчании.

Я не сразу сообразил, что мне следует тоже встать, ежели передо мной стоит, низко склонив седую голову, шестидесятилетний человек. А когда сообразил, то пришлось вскочить довольно резко и торопливо поклониться ему в ответ.

Додонов наконец опустился в кресло и сказал:

— Иван Иванович, за нравственную тупость не наказывают, а за отсутствие важной записи в журнале и за то, что вы не доложили мне обо всем, как требует того устав, вы будете наказаны.

— Сколько раз сами меня по грузу учили: «С волками жить — по-волчьи выть!» — процедил своим медленным голосом секонд.

— Переучил, видно, — едва слышно сказал старый капитан.

В наступившей паузе слышен стал нежный звон спирали в электролампе. Вероятно, лампочка в каютном плафоне собиралась перегореть. И в эту звенящую паузу вдруг проник с воли бронзовый звук рынды — двойной удар и одинарный. Бог знает, сколько лет назад я последний раз слышал на корабле бой склянок, но сразу узнал их и глянул на часы. Было двадцать один тридцать. Значит, где-то действительно отбивали склянки.

— Да-да, — сказал Владимир Дмитриевич. — Это у нас на борту. Вы можете идти, секонд. И подайте мне объяснительную. Час в вашем распоряжении. Я хочу, чтобы капитан «Обнинска» ее прочитал. Мы подождем.

Детина мрачно кивнул, машинально произнес «о'кэй», сразу испуганно извинился за это «о'кэй» и вышел.

— Не следует молодым привыкать к «о'кэй», — сказал Владимир Дмитриевич. — Он еще по-английски ни бельмеса, а уже на любую фразу стивидора или лоцмана «о'кэй», «о'кэй»! Самое сложное — отучить потом, если он уже привык попугаем быть. Виски, коньяк, водка?

— Спасибо, но с некоторых пор не пью.

— Ну и прекрасно. Будем чай пить, — решил он и позвонил буфетчице.

— А знаете, — сказал я, — только что, днем, я утешал совесть этой формулой.

— Какой?

— А «с волками жить — по-волчьи выть». Знакомы со здешним шипшандлером-финном? Отвратительный тип, а терпишь, чтобы что-нибудь выгадать. Ради своей и государственной пользы.

— Куда же денешься? — пробормотал Владимир Дмитриевич. — Да, знаете, у меня есть попугай. Настоящий. Если не возражаете, я его приглашу.

Я не возражал. Додонов попросил перейти в гостиную каюту. Там он подвесил на подволок кольцо, потом вынес из спальни симпатягу попугая, зеленого, с красной грудкой, с темными внимательными глазами. Попугай сидел на пальце хозяина и ласково щипал крепким клювом волоски его руки, потом спокойно перелез на кольцо и сделал пару кульбитов.

— Его зовут Яша, — сказал капитан, подкладывая на ковер под попугаем газету. — Его нашли матросы на Кубе. Он болел и был весь ощипанный. Раньше со мной плавал какаду.

Яша рассматривал меня одним глазом.

— Как он к чужим? — спросил я.

— Может клюнуть, если попробуете взять на руки.