Том 4. Начало конца комедии - Страница 52

— В корме! Прошли мы судно?

— Проходим чисто!

— В корме! Послать человека вывалить штормтрап!

— Пайлот! Прикажите буксиру работать прямо на ветер! Пусть задержит нос! Стоп машина! Лево на борт! Малый вперед! В носу! Докладывайте дистанцию до причала!

— Нос валит на кран! До крана тридцать метров!

— Лоцман, работает буксир на ветер?

— На мостике! Лопнул носовой буксир!

— Очень хорошо! Он нам только мешает, ребята! Кранцы! Кранцы не забывать! Полный назад! Держать лево на борту! Пайлот, прикажите буксиру подходить к миделю! Как стукнемся о причал, так пусть он нас жмет к нему! Я высажу людей. Как поняли?

— Да, сэр!

— Стоп машина! Право на борт!

Ну вот, а теперь больше ничего уже не сделаешь. Теперь вцепись руками в какой-нибудь поручень и смотри, как твое судно наваливает на береговую твердь. Ах, как все-таки помог бы сейчас якорек! Как он бы придержал мне нос! Господи, так скулой и врежем в кран! Какого черта эти краны всегда так близко от края причала! Может, попробовать еще лево на борт и вперед столько, сколько успеют набрать оборотов? Нет, бессмысленно — винт и повернуться не успеет!

— Мостик! Кран не заденем? — это старпом орет.

Трах! Чего-то не очень уж сильно трахнулись, почему бы это? Неужели якорем трахнулись? Господи, пронеси и помилуй! Теперь нос откинет, если буксир не поможет! Кто-то прыгает прямо от флагштока с фальшборта, куда он прыгает? Еще кто-то прыгает, а нос уже идет от причала! На кран они прыгнули, что ли?

— Лоцман, работает буксир или нет?

— Да, сэр! Все о'кэй, сэр!

Какой «о'кэй», если прыгуны шеи посворачивали!

Живое все не показывалось из тени от судна на причале в подножие портального крана. Я отлично знал, что с бака сразу доложат на мост, если с людьми случилось несчастье, но с огромным трудом удерживался от желания крикнуть в мегафон: «В носу! Что молчите? Как люди?!» И еще в этот тягостный момент вдруг — тонкий и безнадежный женский плач. Он ударил по нервам и поехал по ним, как сорвавшийся бур бормашины по зубам. Лоцман подпрыгнул — в полном смысле этого слова подпрыгнул на добрый фут, — а приземляясь после подпрыгивания, не попал на банкетку у репитера гирокомпаса, где он торчал раньше, и угодил в ватервейс, заглушив чисто русским матом женский плач.

— Кто тут еще?! — заорал я во тьму позади мостика.

Там зашевелился какой-то тощий призрак и отступил еще дальше во мрак, в пространство между дымовой трубой и выгородкой. Я, конечно, догадался, что это Людмила и что плач ее не связан с прыжком людей на обледенелый причал, ибо Людмила ничего и ни в чем здесь не поняла бы. Просто она плакала в уголке — на воздухе, не замечая ни нас, ни швартовки, ни ночного Антверпена.

— Брысь! — гаркнул на нее четвертый помощник.

И почти одновременно с бака доложил неуверенный, непривычный к мегафону голос кого-то из матросов: «Так что старпом и боцман на кран прыгнули! Чаво им подавать первым-то? Шпринг али продольный? Они с причала уже орут, а нам и не понять ни хрена!»

2

Несколько лет назад мой друг-капитан сделал аварию. И он действительно по всем статьям виноват был. Судья на процессе была женщина, которая дальше Фонтанки (Ленинградский городской суд на реке Фонтанке находится) не плавала. Судила она хорошо, честно, законно, вежливо. Получил он два года условно, кроме сопутствующих неприятностей. И это минимальную ему судья впилила кару, дай ей Бог хорошего жениха на старости лет. Но только вот она в пуховом платке за своим судейским столом сидела. И все в этот пуховый платок, по-женски так, по-домашнему куталась — прохладно было в зале заседаний. И вот этот ее платок, и то, как она в него уютно куталась, я забыть не могу и не забуду. И как только запахнет в мой адрес прокурором, так сразу и этот проклятый платок перед глазами замельтешит. Не следует судье в пух кутаться, когда она капитана судит, который в одну ночь поседел.

Под конец работы, когда на причале уже толкалось в два раза больше, нежели нужно, бельгийских швартовщиков и когда уже по четыре продольных и по два шпринга лежало на пушках, лоцман опять офранцузился и подарил мне целую серию пикантных «Советов парижанину» типа: «Выйдя утром из дома на работу, погладь по головке первого попавшего под ноги ребеночка, ибо вполне возможно, что он твой. Вернувшись с работы домой, дай оплеуху жене — на всякий случай». Еще лоцман сказал, что сегодня нанесет визит психиатру. И не потому, что его так швартовка потрясла, а потому, что делает это каждый месяц — такова их ужасная буржуазная жизнь… А я невольно подумал, что для нас в России самостоятельно нанести визит психиатру — это уже крайний случай, это семейное горе и содрогание. А для западного человека это так же буднично, как поход к дантисту. И здесь в нас куда больше ханжества и устарелой самобытной скрытности.

3

— Чиф, тебе не кажется, что я стал суетлив?

— Ну что вы! — без большого жара оспорил чиф.

— Я стал суетлив и раздражителен, да, чиф?

— Ну что вы! — без большого жара оспорил меня мой чиф. — Вы образец хладнокровия и спокойствия.

— Чего ты мне на уши лапшу вешаешь?

— У вас, Петр Иванович, такие обороты, что сразу и не поймешь. Что значит «лапшу на уши навешивать»?

— Обманывать значит!

— Ну что вы!

— Чиф, ты, конечно, совершил отчаянной смелости поступок, сиганув на причал собственной персоной, но разве можно совершать подвиги без приказа с мостика?

— Ну что вы! — Теперь это «ну что вы» означало «ни в коем случае нельзя!».

— Боцман, говорят, стукнулся?

— Не знаю. Вроде ходит, держась за репку.